Школьная рапсодия
|
Язык:
Русской школе в Тронхейме исполняется десять лет. Все эти годы она постоянно менялась и развивалась, но всегда оставалась современной и востребованной.
Здесь учат детей русскому, но совсем не так, как в российских школах, и, возможно, не совсем так, как в других русских школах за рубежом. «Мы вообще не учим русскому языку как таковому, а учимся на русском языке», – уточняет руководитель школы Марина Огаркова.
Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы училось
В русской школе решают сами, как организовать учебный процесс. На уроках русского тоже занимаются разным: рисуют, лепят, читают, поют, разговаривают о жизни.
Для того чтобы вести курс, не обязательно иметь педагогическое образование. Достаточно быть хорошим человеком, любить детей и иметь желание делиться с ними своими знаниями.
Желающих не так много. Ведь то, чем здесь занимаются, не столько обычная работа, сколько проявление социальной ответственности. Люди приходят сюда не ради денег, а потому что им интересно. «Вакансия» – тоже понятие условное, хотя время от времени школа и «зазывает таланты» в социальных сетях.
Марина Огаркова, основатель и директор школы: Наша гибкость совсем не означает, что в школе царит хаос. Мы хорошо знаем, что делаем, и делаем всё для того, чтобы школа функционировала хорошо. Просто идём в ногу со временем и перестраиваемся по ситуации. Даже название за десять лет поменялось трижды. Сначала был языковой центр (Språksenter), затем Русская школа (Russisk skole), а сейчас мы стали сообществом «Люблю учиться» (Glad i Læring), хотя для удобства называем себя по-прежнему русской школой.
(Подробнее о Марине Огарковой и истории создания русской школы читайте здесь http://www.skazka.no/wiki/index.php/Марина_Огаркова:_было_бы_желание_-_возможности_найдутся)
Мы – добровольная организация, и сотрудничество с нами не может быть «обязаловкой». Занятия проходят по субботам. Мы не хотим отнимать у человека свободный выходной и просить его вести уроки в школе, если он сам этого не хочет, поэтому и не уговариваем никого. Идеальный вариант, когда к нам приходят люди, которые хотят использовать свой опыт, знания, умения и научить чему-то наших детей. Часто это сами родители, что вполне логично. Они приводят к нам своих детей на занятия, осматриваются, и вдруг понимают, что тоже могли бы быть чем-то полезны. По опыту нашей школы, такие варианты сотрудничества самые долговечные и продуктивные, причём люди, предлагающие помощь, чаще всего имеют соответствующее образование – педагогическое или музыкальное, например. А нам как раз и нужны образованные, мотивированные педагоги. Остается познакомить их с принципами работы школы и оказать необходимую поддержку, в том числе методическую.
Если человек что-то предлагает, мы никогда не отказываем, так как располагаем ресурсами для реализации разных идей. Вопрос в том, будет ли на это спрос. Вот приходили к нам психологи, предложили организовать курс. Написали программу, сделали рассылку –и группа набралась. Но бывает, человек говорит: «Я умею играть на африканских барабанах, хочу вести курс». Сам по себе курс, возможно, интересен, но наберётся ли группа? Ведь главная цель наших родителей – научить ребёнка русскому языку. Будут ли родители тратить время и деньги на курс по игре на африканских барабанах? Как много в таком курсе будет места для общения на русском? Обсудили это с педагогом и поняли, что в рамках нашей школы – вряд ли. Школа не является работодателем, который организует курс по желанию педагога. Мы формируем курсы только по желанию родителей. Есть предложение, появился интерес, набралась группа – ура, в нашей школе новый курс!
Иногда человек рассказывает о себе и спрашивает, что он мог бы со своими способностями сделать для нашей школы. Услышав встречный вопрос «А что вы сами хотите предложить?», люди иногда теряются. Помню, приходила девушка, представилась как иллюстратор книг, ожидая от меня некоего «задания». Но я не могу ей давать указания, она сама должна придумать свой проект, чтобы ей самой было интересно, иначе это будут скучные курсы.
Мы меняемся, потому что меняется социальный запрос. Когда только начинали, задачей школы было научить детей элементарным вещам: уметь сказать, как их зовут, где живут, чтобы, приехав в Россию, они могли хоть как-то общаться с родственниками, и, возможно, писать и читать. С развитием мы поняли, что этого недостаточно для школы, которая находится в другой стране. Нам нужно не просто сохранить язык, а прививать детям любовь к русской культуре. На сегодняшний день в школе сложился педагогический коллектив, который с этой задачей справляется.
Татьяна Гаврилова, учитель русского языка, дети 10-14 лет: По образованию я лингвист, закончила филологический факультет Санкт-Петербургского университета. После защиты кандидатской занималась наукой, преподавала студентам, читала лекции по языкознанию, социолингвистике и онтолингвистике (онтолингвистика занимается детской речью). Последние четыре года работаю в NTNU на административной позиции.
В 2011 году, вскоре после приезда в Трондхейм, я познакомилась с Мариной и узнала про русскую школу. Опыт преподавания русского языка как иностранного у меня был (я, в частности, учила студентов иностранцев русскому языку на филологическом факультете петербургского университета), пусть даже не совсем тот, что требовался в школе. Но я хорошо знала, что такое билингвизм, как языки усваиваются и утрачиваются, и мне было интересно применить мои теоретические знания на практике, проверить, что именно можно сделать в конкретной ситуации, чтобы поддержать русский язык, не дать ему окончательно пропасть. Так и втянулась.
Евгения Малинникова, учитель математики: Я тоже из Санкт-Петербурга, закончила математико-механический факультет Санкт-Петербургского университета. Пока училась в университете и аспирантуре, занималась с детьми математикой в кружках при школе. В Норвегии преподаю математику в NTNU.
У меня двое детей, с которыми я с детства занимаюсь математикой. Когда им было шесть и девять лет, мы год жили в Америке, и они там ходили в русскую школу. Им очень это нравилось. Когда мы вернулись в Норвегию, я подумала, почему бы не продолжить занятия здесь. Год я занималась дома со своими и чужими детьми, а потом познакомилась с Мариной, которая на тот момент тоже уже работала с детьми, хотя формально школы еще не существовало. Мы договорились, что я буду вести у них математику. Мне очень интересно заниматься с маленькими детьми. Убеждена, что у всех детей есть врожденное любопытство, логика и тяга к математике.
Татьяна Йонсен, учитель русского языка, дети 2-4 года: Я закончила педагогический университет, факультет иностранных языков в Мурманске, преподавала английский язык детям разного возраста в школе и взрослым на языковых курсах. В Норвегии училась четыре года в NTNU (скандинавские языки и европоведение, получила квалификацию преподавателя норвежского языка), а после года учёбы в высшей школе HIST – еще и переводчика. Будучи студенткой, работала гидом-экскурсоводом, какое-то время преподавала норвежский язык иностранцам в Folkeuniversitetet, а сейчас уже больше десяти лет работаю с беженцами в муниципалитете г. Трондхейма.
Моё сотрудничество с русской школой началось четыре года назад, когда моему сыну было полтора года. Для меня было естественным общаться с ним на русском языке с самого его рождения. Когда же он пошел в детский сад, то норвежский язык начал превалировать. Сын все прекрасно понимал по-русски, но отвечал всегда по-норвежски. Это абсолютно закономерно, ведь для развития языка нужна среда, общения только с мамой недостаточно. На тот момент в русской школе группы для малышей еще не было, так же, как и учителя, у которого было бы время и желание такую группу открыть. Я обратилась к Маринe, мы вместе разработали программу для детей 1,5 - 2 лет и объявили набор. Так я стала одновременно мамой ученика русской школы и преподавателем. Детки были совсем крошечные, только начинали говорить, но все понимали по-русски. Первый год занятия продолжались 20 минут и были бесплатными.
Нино Гвазава, учитель русского языка, дети 5-8 и 6-9 лет: Я родом из Грузии, после окончания школы жила и работала в Москве. По образованию я химик, но так получилось, что после защиты диссертации радикально поменяла сферу деятельности – занималась маркетинговыми и социологическими исследованиями, анализом масс-медиа, а с 2000-го года работала журналистом и редактором в деловых изданиях.
О русской школе я узнала в «Сказке» во время подготовки очередной публикации о соотечественниках в рубрику «Лица» на сайте общества. Тогда школе исполнялось три года. Еще через три я стала вести курс в группе детей 4-6 лет, а в этом году5-8 и 7-9 лет. Мне близка по духу концепция школы, атмосфера творчества и свободы. Конечно, не всё получается, но я пробую, экспериментирую, консультируюсь у своих коллег. Здесь я нашла единомышленников – не только взрослых, но и детей. Возможно, детей в первую очередь, так как без «химии» работать с детьми невозможно.
Татьяна Йонсен: Мы живем в Норвегии, и основной язык для наших детей – норвежский. Будут ли они владеть русским, смогут ли свободно общаться со своими родственниками из России, зависит только от родителей. Цель школы –помочь родителям заинтересовать своих детей русским языком и создать для них среду общения на русском. Наша концепция – «Люблю учиться». Школа живёт и развивается за счёт педагогов-энтузиастов. Быть преподавателем в нашей школе не средство заработать, а возможность проявить своё творчество.
Евгения Малинникова: Когда мои дети были маленькие и занимались в русской школе, для меня было важно, что у них есть русскоязычное общение с другими взрослыми, и не столь важно, чем именно они занимаются – русским языком, психологией или математикой. Идея этой школы – общение взрослого с детьми на родном для взрослого языке. Кроме того, важно, чтобы взрослые были готовы поделиться тем, что они знают. Чем именно – тоже не так важно. Во всяком случае для того формата, в котором существует школа. Заинтересованные учителя, дети и родители намного важнее, чем формальная программа.
Татьяна Гаврилова: У нас нет программы в традиционном для обычной школы понимании, но наш подход не может быть назван хаотическим или непредсказуемым. У нас есть план и цели на семестр и на учебный год, родители знают, какие грамматические и лексические темы мы пройдем в этом семестре, какие книжки мы собираемся читать. Родители водят к нам детей по много лет. Значит, что-то мы делаем правильно, значит, наш неформальный подход даёт неплохие результаты.
Марина Огаркова: Мы живем в динамичной среде, соответственно и школа постоянно меняется, поэтому, например, у детей, которые начали заниматься четыре года назад, был один набор курсов, а у детей, которые начали сейчас, – немножко другой. Теоретически и курса русского языка может вообще не быть, если не наберётся группа или не окажется преподавателя, – и это тоже особенность школы.
Несколько лет назад поступило предложение открыть курс китайского языка. Родители подумали: дети в Норвегии знают несколько языков, почему бы и китайский заодно не подучить. Нет проблем. Преподаватель китайского был, группа сформировалась – стали учить китайский.
Для организации учебного процесса должны всегда присутствовать три составляющие: чтобы было кого учить, был педагог и было помещение. Если одна из них выпадает, ничего не получится. Поэтому даже два семестра подряд проблематично провести по одним и тем же стандартам. Считаем везением, когда это удаётся. Но у нас и нет такой задачи – дать всем стандартное по российским меркам образование, в наших реалиях это просто невозможно. Если кому-то из коллег за рубежом это удалось, я только снимаю шляпу.
Уравнение с параметрами
Каждый семестр состоит обычно из 12 уроков по 45 минут. Этого очень мало, когда в классах дети разного возраста и разного уровня владения русским. Кто-то недавно переехал в Норвегию, кто-то здесь родился, у кого-то дома много русского, у кого-то меньше. Меняются и преподаватели – одни уходят, другие приходят, и у каждого свой авторский курс, который невозможно воспроизвести. Не пригождаются порой ни методички, ни собственные прошлые наработки.
Татьяна Гаврилова: Это одна из сложностей, с которыми я столкнулась, когда начала работать в школе. Уроков мало, они короткие, дети разные, и у нас нет никакой возможности сформировать более однородные по возрасту и уровню группы. Но именно это делает преподавание в нашей школе интересным с профессиональной точки зрения.
Татьяна Йонсен: Конечно, существуют, пособия, от которых можно оттолкнуться, есть много информации в интернете, мы, коллеги, тоже делимся своим опытом. Но для каждой группы мы составляем свою программу, учитывая особенности учеников.
Марина Огаркова: Идеальных учебников, на самом деле, не бывает. У меня самой была масса книг, которые я в итоге раздала, потому что они просто лежали на полках. Вот учитель, который живет в Израиле, составил замечательный учебник, но написал он его для своих детей и для своей страны. А у нас совсем другая ситуация – и дети другие, и среда.
Задача педагога – адаптировать программу к изменяющемуся составу группы так, чтобы интересно было всем – и тем, кто с нуля начинал, и кто пришёл позже. Конечно, нам хочется, чтобы все дети оставались, но случается, что из школы уходят по каким-то причинам, точно так же приходят дети разного возраста. Что с ними делать? Мы формируем группы по знанию русского языка, но учитываем и возраст – не отправлять же шестилетнего ребенка к трёхлетним. В итоге формируются группы для детей от 4 до 7 или от 6 до 10 лет. На каждый семестр преподаватели пишут план занятий, и родители знают, что их ребенок выучит за это время.
Два года назад мы оптимизировали учебный процесс так, чтобы каждый ребёнок мог извлекать для себя максимальную пользу, чтобы интерес к изучению русского языка не утрачивался, а развивался. Мы переформировали группы (использовали методику, разработанную Татьяной Гавриловой). Кто-то из родителей, возможно, и расстроился поначалу, но нет ничего страшного, если разлучили друзей и они оказались в разных группах. Можно пообщаться на переменке, после уроков. Когда дети смешиваются, это даже полезно – они перенимают друг у друга знания и навыки, которые приобрели в своих старых группах. Я в этом вижу позитивный момент. Мы заметили, что наши дети очень гибкие, легко приспосабливаются к новым обстоятельствам, к новым педагогам.
Смена педагогов – тоже реалия нашей школы. Люди переезжают, появляется дополнительная нагрузка на основной работе, причин может быть много. Кстати, мы даём коллегам рекомендацию, что помогает им найти новую работу. Педагогической практики в нашей школе достаточно для подтверждения здесь российского педагогического образования без дополнительного обучения в NTNU.
Татьяна Гаврилова: Ограничения – это не всегда плохо, они заставляют нас задуматься о методике, которые мы используем, найти в варианты, которые будут работать в конкретной ситуации. Мы видим в ограничениях источник вдохновения. Например, если у детей в группе разный уровень, мы должны сделать так, чтобы каждому было интересно на уроке, предложить задания, с которыми все могли бы работать.
Приведу пример. Дети пишут по-разному: кто-то лучше, кто-то хуже. Если я даю в классе задание ответить на вопросы, то предлагаю разные варианты: можно написать ответ печатными или письменными буквами, можно ответить кратко, а можно – развернуто. Если кто-то хочет показать всем, как красиво он пишет письменными, пусть напишет письменными, а если еще не умеет – напишет печатными.
Тот, кто закончил первым, получит дополнительное задание, а кто не успел выполнить всё, тоже молодец, он получит свою наклейку и закончит работу дома. Так же и с чтением – кто-то прочитал предложение, а кто-то несколько слов, но и тот и другой поработали с навыком, просто каждый на своём уровне. Суть в том, что все дети так или иначе могут пользоваться предлагаемым материалом.
Евгения Малинникова: На уроках математики мы учим детей логике, и для меня важно, чтобы ребёнок рассуждал и высказывал свои мысли, а не отвечал «правильно». Достаточно стандартная задача: из набора картинок нужно выбрать лишнюю. В этом задании нет правильного ответа. Это логика – объяснить, почему та или иная картинка не подходит. Нужно послушать ребёнка, что он предложит. Он может сказать: это неживое, остальные живые, поэтому это лишнее. Или все красного цвета, а это не красного. У них есть совершенно разные идеи. Обычно мы не сравниваем ответы, у каждого – свой набор картинок.
Дети постарше тоже решают логические задачи, но они уже посложнее, поинтереснее. Немножко занимаемся геометрией, немножко комбинаторикой. У нас нет задачи подменить школу, мы хотим попытаться привить детям интерес к логическим рассуждениям, развить их врожденное чувство здравого смысла.
Счётом мы тоже занимаемся. Например, есть игра с кубиками, где дети должны посчитать, сколько точек в двух кубиках. Идея в том, что через месяц занятий они не считают, а видят это. Они начинают видеть, что три и два – пять, и это оседает в их памяти без того, чтобы каждый раз пересчитывать точки. Через месяц в результате такой ненавязчивой игры раз в неделю у них в голове откладывается таблица сложения маленьких чисел. Каждый из них очень хорошо знает, что такое шесть плюс три, потому что они видят кубики. Они могут узнать это и тогда, когда мы напишем цифрами, но в возрасте 4-5 лет важно, чтобы дети запомнили на каком-то примере, чтобы они понимали, о чем мы разговариваем, а потом будут и карандаши складывать, и точки, и яблоки. Счет позволяет решать задачи намного быстрее. В прошлом году со старшими даже таблицу умножения пытались учить, потому что в норвежской школе их не заставляют это делать.
Когда детям нужно сказать по-норвежски то, что они изучают на русском языке, приходится сначала перевести информацию, они не могут просто запомнить и повторить. Это помогает процессу мышления, в том числе и языковому развитию. То, что они занимаются математикой не на том языке, на котором потом ее будут изучать в школе, помогает им не повторять автоматически, а переваривать и продумывать. Математика – очень хороший ресурс для детей, которые знают два языка.
Нино Гвазава: Если человек любит страну, на языке которой хочет разговаривать, он учит его быстрее и веселее. Любовь – самый эффективный мотиватор. Я подумала: дети захотят говорить по-русски, если они полюбят Россию, а моя задача – подобрать ключ к их сердцам и найти там место для вещей, которые они будут ассоциировать с Россией. Так возникла идея познавать Россию, и соответственно изучать русский язык, через музыкальную культуру – фольклорные песни, танцы, народные инструменты.
Интерес к русскому фольклору у меня зародился в студенческие годы. Один из наших преподавателей серьезно увлекался искусством и приглашал в институт разных знаменитостей – певцов, актёров. И вот однажды к нам приехал ансамбль фольклорной музыки под руководством самого Дмитрия Покровского. Я была потрясена.
Предполагала, что детям 4-6 лет, у которых я стала вести курс, народная музыка тоже должна понравиться, но их реакция превзошла все мои ожидания. Я начала с основ: песни «Калинка» и балалайки. На каждом уроке мы сначала занимались обычной рутиной – учились читать по Букварю, выполняли упражнения, читали сказки или смотрели их мультипликационные версии, а завершались уроки маленьким «концертом». Мы слушали различные варианты исполнения народных песен и совершенно разные по жанру композиции на балалайке – и народную музыку, и рок, и кантри, и классические произведения, сольное и групповое исполнение. Они были в восторге, прилипали к компьютеру и не хотели уходить домой, просили поставить то одно, то другое. Иногда родители рассказывали, как их ребёнок ходит по дому и напевает «Калинку».Сейчас им полюбились частушки.
Я решила продолжить эксперимент и со старшей группой. Эти дети занимались в школе и раньше, но с другими преподавателями, и нам предстояло сначала просто привыкать друг к другу. Чтобы не спугнуть их, решила не торопиться, и выдавать фольклор маленькими порциями. Как и предполагала, реакция была сдержанной. В 9-10 лет у детей появляются свои кумиры и модные в их среде музыкальные пристрастия, а «Калинка» с балалайкой в тренд не вписываются– засмеют же в школе, если узнают. Тем не менее, слушая «Я на печке молотила» в исполнении хора им. Пятницкого, они уже не могут удержаться, начинают приплясывать.
Я наблюдаю всегда за реакцией и подбираю оптимальную для каждого случая «дозировку», разные варианты исполнения, в том числе современные обработки. Например, сначала «Ой мороз, мороз» исполняет русский народный хор, потом какая-нибудь рок-группа или даже анимационный Zoobe Зайка (дети его обожают, он нам ещё и вредные советы Григория Остера читает). Дети знают, что «Калинку» можно спеть, даже в супермаркете (они видели флеш-моб, называют его «Калинка в магазине»), можно сыграть на фортепиано, на балалайке и даже на деревянных ложках, можно станцевать.
Мы слушаем песни не для развлечения, а в познавательных целях – чтобы дети лучше воспринимали язык на слух, изучали новые слова, чтобы формировать у них музыкальный вкус. Мы используем тексты песен для лексических упражнений, а также для непринужденных разговоров о жизни вообще, что тоже считаю важным. Апеллируем и к сказочным героям. Например, песня «Миленький ты мой» продолжила возникшую при обсуждении сказки «По щучьему велению» тему взаимных симпатий: за что же царевна полюбила дурака Емелю? (Дурак ли он – еще одна тема, которую мы тоже обсуждаем). Но если «Порушка Параня» – песня о взаимных чувствах, то «Миленький ты мой» – история о неразделённой любви. Во время просмотра клипа обращаем внимание на видеоряд – ведь это первые в России цветные фотографии знаменитого фотографа Сергея Прокудина-Горского.
Я рассказывала детям и о своей племяннице, которая в шесть лет, в том же возрасте что и они, решила заниматься балалайкой и так хорошо это делала, что побеждала во всероссийских конкурсах, показывала видео, где она играет вместе с оркестром народных инструментов, и их это тоже сильно впечатляет. Очень надеюсь, что постепенно и подростки полюбят этот замечательный инструмент и перестанут его стесняться.
Я тщательно отбираю каждый музыкальный номер, просматриваю на YouTube массу видео. Представляю себе, кто как будет реагировать, кто будет визжать от восторга, а кто, увидев балалайку, скажет в очередной раз: «Это же сломанная гитара!» (а дома заявит с серьезным видом: «Мама, я должен научиться играть на балалайке»).
Я вижу, как они раскрепощаются. У них загораются глаза, они начинают делиться своими переживаниями, смеются, огорчаются, иногда даже обнимаются. Это очень хорошо. Я считаю, дети должны выражать свои эмоции, и позволяю им разные шалости, даже если сбиваюсь с намеченного плана. Мы ведь учимся еще и вербализовать своё эмоциональное состояние, описывать его словами.
Татьяна Гаврилова: Какая-то структура урока со временем в любом случае вырабатывается, и мы всё равно не с нуля начинаем. Мы знаем, как организовать урок так, чтобы за 45 минут успеть то, что хотим успеть, какие виды упражнений работают лучше всего, какие типы текстов можем использовать, какие учебники подходят лучше. Понятно, что в каждой конкретной группе все равно придётся придумывать что-то своё, что подходит именно этим детям, но нарабатываются и какие-то универсальные инструменты. Мы используем разные модели уроков, но есть вещи, которые делаем практически каждый раз.
Мы обязательно читаем – хотя бы чуть-чуть, хотя бы пару строчек каждый. Процесс чтения организован по-разному. Например, я быстро читаю какой-нибудь текст на русском: стихотворение, сказку, текст по географии. Все должны следить. Они не могут сами читать так же быстро, но глазами по тексту следить могут. Я неожиданно останавливаюсь – иногда в середине предложения или даже слова – и прошу кого-нибудь продолжить. Иногда читаем по ролям, и это один из самых любимых видов чтения у детей. Конкуренцию ему составляет только «эмоциональное» чтение, когда надо прочитать короткое стихотворение так, как будто тебе ужасно скучно или как будто ты очень хочешь спать, или как будто ты на всех ужасно рассердился. Эти приёмы отвлекают детей от мысли, что вот сейчас они учатся читать, и делают процесс более лёгким и интересным.
На каждом уроке мы пишем, хотя бы немножко, пусть даже пару слов. Задания могут быть самыми разными: ответить на вопросы, переписать предложение письменными буквами, ответить на вопросы, написанные письменными буквами. В последнем случае задача – понять, что же такое написано моими каракулями. Вопрос может быть «Какой сегодня день?» или «Ты любишь мороженое?», то есть вовсе не требовать развёрнутого ответа. Он может быть очень коротким, но если человек ответил, значит, понял, о чем я спрашивала.
Татьяна Йонсен: Важная концепция нашей группы состоит в том, что занятия проходят вместе с родителями.
Развитие русского языка, как на занятиях, так и дома при выполнении домашнего задания в течение всей недели, становится общим делом детей и родителей, их общим интересом, общим хобби. Ответственность за результат лежит только на родителях, и активное участие на занятии помогает развить это чувство ответственности. Родители видят успехи своего ребёнка, могут сравнить его с другими детьми, поделиться опытом друг с другом испросить друг у друга совета.
На занятиях мы развиваем как устную речь (обсуждаем сказки и рассказы, обсуждаем и поём детские песенки), так и чтение, и письмо. Нашим детям уже 4-5 лет, и основная цель этого года– научиться читать. В течение урока у нас обязательно есть одна или две физминутки.
В каждом семестре проходят одно-два праздничных занятия, посвященных какому-нибудь празднику (например, Папин день, Мамин день, Рождество, Восьмое марта). На эти уроки мы приглашаем всю семью и показываем, чему дети научились, а в завершение – обязательно чаепитие, где мы все можем пообщаться.
В этом году в школе мы впервые осуществили проект «Эстафета знаний», суть которого – передача знаний от старших учеников младшим. В нашей группе самостоятельно (при поддержке своего преподавателя Татьяны Гавриловой) провели урок самые старшие ученицы нашей школы, которым 14-15 лет. Малышам было очень интересно, они с нетерпением ждут девочек снова. Заключительное занятие мы провели вместе с группой 6-8 лет, которую ведёт Нино Гвазава.
Читать – не перечитать
Дети говорят по-русски в школе, но если они говорят на нем только в школе, он легко забывается. Заниматься русским языком дома, приучать детей к самостоятельному чтению – ответственность родителей. Но родители ожидают, что и школа должна мотивировать.
Татьяна Гаврилова: Я стараюсь подобрать тексты, которые детям было бы интересно читать. Одна из таких книг – «Дневник слабака». Она страшно популярна среди подростков, все ее читали по-норвежски или по-английски. Я решила, что читать ее же по-русски – хорошая идея, потому что многие знают, о чем там речь, и это помогает понять лексически сложный текст. Кроме того, книжка совершенно безобразная – в хорошем смысле, там есть все, что дети любят: много подросткового сленга и «неправильный» главный герой. Мы читаем не спеша – по одной -две странички.
А еще мы читаем много стихов. Если текст сложный, то сначала читаю я, потом они – в разных вариантах, по ролям, с разной интонацией. К тексту прилагаются вопросы и задания. Мы читаем стихотворения Даниила Хармса, Маши Рупасовой, Олега Григорьева и других замечательных и нескучных авторов.
Поступило как-то от родителей предложение давать задание на внеклассное чтение, чтобы дети читали что-то дома в течение, например, месяца, а потом мы бы собирались и говорили о прочитанном. Но я решила, что такой формат не будет работать. Если я предложу почитать одну толстую книжку в семестр, у многих это выльется в то, что ребенок сядет за нее в последний день, и такое чтение принесет только огорчение. Гораздо полезнее читать меньше, но чаще – по одному короткому тексту к каждому уроку. Это, конечно же, никак не мешает родителям и детям читать дома самим то, что они хотят.
Чтение на ночь – совершенно замечательная практика. Я своей старшей дочке читала до 13 лет. Днём она читала сама, а совместное чтение было нашим вечерним ритуалом. Благодаря этому мне удалось пробраться к ней с текстами, которые для нее были тогда технически сложноваты, но которые мне в её возрасте были интересны – «Повесть о Ходже Насреддине» Соловьёва, например, «Вечера на хуторе…» Гоголя. Мы вместе прочитали Джерома, «Трое в лодке» и «Пирушку с приведениями», и дочь полюбила этот джеромовский стиль, через который ей было бы не продраться самостоятельно. Но дети разные. Со второй дочкой не удалось закрепить традицию – где-то год назад она сказала, что будет читать вечером сама. Вот ей сейчас 10 лет, она сама читает, причём предпочитает по-норвежски, и только иногда приходит ко мне почитать книжку на русском.
Нино Гвазава: Мы читаем разные тексты – и короткие, и длинные, и стихи, и прозу. В младшей группе дети полюбили «Вредные советы» Григория Остера. Мне очень нравятся хокку, японские трёхстишия – короткие, но с глубоким смыслом: «Лети же сюда. С тобой поиграем вместе, Воробышек-сирота», или, например, «Котёнок-шалун Тихонько трогает лапкой Упавший листок». Дети на удивление чувствительны к поэзии, улавливают красоту поэтических строк, чувствуют атмосферу, проявляют эмпатию. Мы обсуждаем, какой он, котёнок-шалун, и почему воробышек сирота, в какую погоду происходит действие, какое настроение было в этот день у поэта и т.д. Хокку хороши ещё и тем, что там всего три коротенькие строчки, и дети могут читать их дома самостоятельно.
Мы не можем уделять чтению слишком много времени, да и 45 минут в неделю в любом случае совершенно недостаточно для закрепления навыка, поэтому чтение – ответственность родителей, прежде всего. Иногда у нас с ними расходятся ожидания, кто-то хочет, например, чтобы мы читали в школе те же произведения, что их дети читают дома. Но разные родители читают своим детям разные книги, поэтому угодить всем невозможно. Так или иначе, находим компромиссы, и это тоже, как я считаю, часть моей работы.
Марина Огаркова: Так это ведь хорошо, что мы не дублируем домашнее чтение. Не уверена, что дома детям читают хокку, как это делаете вы. Да и фольклорную музыку тоже не часто слушают. Каждый педагог привносит то, что он сам любит, и это замечательно.
Играя, учимся
За неделю дети так устают, что если их и по субботам мучить правилами на «жи-ши», то они просто перестанут ходить в школу. Безусловно, грамматику здесь тоже учат, но делают это играя.
Научиться писать правильно веселее, если играть в анаграммы или «виселицы». Можно находить на карте моря и океаны, города и страны и запоминать, как правильно писать их названия. Дети любознательны, и если они интересуются географией, то почему бы любимый предмет не изучать на русском языке.
Татьяна Гаврилова: Игры бывают самые разные. Например, я выдаю картинку и прошу написать, что на ней можно увидеть. Просто слова, которые отвечают на вопросы кто?что? Мы разбиваемся на команды или дети играют против меня. Когда мы начинали, они писали всё подряд – существительные, прилагательные. Я принимала все варианты, но комментировала, какие слова не отвечают правилам игры. Теперь мы потихонечку дошли до того, что пишут только существительные. Дальше я должна угадать, что же они написали. У меня есть, допустим, две минуты. Если угадала слово, они у себя его вычёркивают. Если я угадала все написанные ребятами слова, значит, я выиграла, если же у кого-то остались слова – выиграли они.
Неправильно – правильно?
То, что один ребёнок делает что-то лучше, а другой хуже, видят не только взрослые. Но взрослые могут расставлять акценты и направлять внимание детей на разные вещи. Одного ученика можно похвалить за то, как красиво и аккуратно написал, другого – за то, какой оригинальный ответ он придумал, третьего – за то, что он ответил первым. Все должны получить свою порцию внимания. Научатся ли дети говорить правильно, если не замечать ошибки?
Евгения Малинникова: Исправление ошибок – способ запугать детей так, чтобы они не решались говорить по-русски. В той среде, где мы живем, где русский не первый язык, наша задача – привить любовь к языку и желание на нем общаться. Это гораздо важнее, чем правильные окончания.
На уроках математики мы никак не оцениваем ответ, говорим: здорово, молодец. Плохо, когда ребенок не знает, что сказать, и говорит «не знаю» или «мне неинтересно, я не понимаю». Но когда он пытается что-то сказать, его надо поддержать. В таком возрасте нельзя говорить детям, что ответ неправильный. Мы не находимся, к счастью, в системе формальной школы, и у нас нет задачи научить их правильному ответу. Нам интересно думать и рассуждать.
Когда приходят дети постарше, они тоже думают, что есть правильные и неправильные ответы. Наша задача – их от этого отучить и научить рассуждать не что правильно, а почему они так думают. Математика не для того, чтобы посчитать и дать правильный ответ, а для того, чтобы уметь анализировать.
Татьяна Гаврилова: На уроках русского степень правильности ответа тоже, как ни странно, зависит от ситуации. Если задача – написать текст или развернуто ответить на вопрос, я не буду исправлять грамматические ошибки. Исключение – ситуация, когда ошибок всего одна-две, тогда их можно исправить, потому что у ребенка есть ресурс, чтобы поработать над ними. Если сегодня мы проходим, в каких случаях в конце существительных пишется мягкий знак после шипящих, то да, эту ошибку я, кончено же, буду исправлять, а другими мы займемся позже.
Евгения Малинникова: На самом деле, есть разные правила игры. Одно из них –научить детей побольше говорить и писать. Пусть они пытаются излагать свои мысли, не боятся этого. Не нужно делать фокус на каких-то ошибках, которые, скорее всего, будут. Ошибки уйдут со временем.
Наше преимущество в том, что мы занимаемся в группе, и нужно пользоваться этим ресурсом. Если один ребенок делает ошибку, можно поговорить с другим, который говорит правильно. Дети слышат не только учителей, но и других детей.
Татьяна Гаврилова: Русский язык не сводится к изучению орфографии и грамматических правил. Это важно, но это не всё и не главное. Да, за 12 уроков в семестр, как бы мы ни старались, мы не можем дать программу российской школы по русскому языку. Но в этом и нет необходимости, на мой взгляд. Например, когда дело касается грамматики, мы вполне можем использовать точечный подход: отработать именно те правила, которые наиболее сложны для русско-норвежских билингвов. Мы не заучиваем правила из учебника наизусть, но учимся их использовать на практике.
Татьяна Йонсен: Владеть русским языком в контексте двуязычия означает прежде всего уметь общаться на нём, а уже потом разбираться в структуре языка. Эта цель и определяет то, на что мы делаем основной упор в школе. Мы хотим, чтобы русский язык ассоциировался у наших детей с языком, на котором можно узнать что-то интересное.
Нино Гвазава: Мне кажется, определенная информация в определенном возрасте от детей должна «отлетать». Размышлять и анализировать нужно, и мы это делаем, но одно другому не мешает.
Я за деликатность, и считаю косвенное исправление ошибок не только эффективным, но, прежде всего, щадящим самооценку ребёнка. Но это растянутый во времени процесс, требующий многократного повторения, иначе информация не откладывается в голове. В норвежском социуме, в условиях доминирования норвежского языка, в том числе и в семье (у большинства детей норвежские папы), наших коротких встреч не хватает для усвоения грамматических форм, незнание которых и не позволяет формулировать мысли и, как следствие, тормозит развитие речи. Я наблюдаю это в своих группах.
Совсем не обязательно ребёнок будет травмирован, если я буду поправлять его. Более того, считаю, что не нужно культивировать чрезмерную ранимость. Если не «закалять» ребёнка, не научить его относиться к ошибкам философски, а иногда и с чувством юмора и самоиронией, то получим в итоге закомплексованного взрослого, которого всегда и везде кто-то «обижает». Исправляя ошибки, можно, наоборот, повышать самооценку, если делать это тактично, с уважением к личности и с учётом особенностей конкретного ребёнка. Он будет гордиться собой, когда увидит, что понемногу преодолевает трудности. Мы учимся играя, но дети должны понимать, что учёба – это ещё и труд. В конце концов, им придётся сдавать экзамены в школе, где как раз и важно выбрать правильный ответ.
Я спросила детей в обеих группах, хотят ли они, чтобы я их поправляла на уроках, пообещав, что сделаю так, как они скажут. «Да, хотим, – ответили они, –потому что мы хотим учиться». Тогда мы договорились, что каждый из нас имеет право на ошибки, но мы принимаем правила игры: в школу мы приходим учиться, и исправление ошибок – часть этой игры, а не желание кого-то обидеть.
Ох, уж эти родители
Для того чтобы школа функционировала хорошо, должны быть задействованы все грани треугольника родитель – ученик – учитель. Только тогда система будет устойчивой. Чтобы этого достичь, необходимо обмениваться информацией, вместе обсуждать проблемы. Не всегда отношения с родителями строятся гладко.
Марина Огаркова: Нам нужна обратная связь от родителей – что их беспокоит, что они ждут от нас, что хорошо, чем недовольны, поэтому мы интересуемся их мнением об уроках, просим понаблюдать за реакцией детей дома. Часто родители и педагоги просто не успевают общаться в школе, но они всегда могут поговорить по телефону или обменяться сообщениями. Бывает, человек не хочет говорить напрямую ни с учителями, ни с директором. В таком случае можно поговорить с представителем родительского комитета, и он на условиях анонимности передаст нам информацию, мы обсудим и решим все вопросы.
Мы всегда приглашаем родителей на наши общие отчётно-выборные собрания, которые проходят каждый год. Родители на эти собрания никогда не приходили, но в этом году, впервые за десять лет, они пришли! Это очень приятно. Школа не может работать эффективно без коммуникации между педагогами, родителями и администрацией. У нас нет пирамиды, мы равнозначные участники учебного процесса.
Родители иногда испытывают шок при первом знакомстве с нами, потому что под школой подразумевают совсем другое, исходя из собственного школьного опыта. Редко, но бывает, посидев на одном-двух уроках вместе с детьми, решают, что мы им не подходим. Это нормально. Мы всегда даём шанс осмотреться и понять, будет ли полезно ребёнку посещать нашу школу. Оплата за обучение производится по семестрам, и фактура выставляется только после второго занятия.
Повторюсь, все мы – родители, педагоги, администрация – участники одного процесса, и отношения у нас договорные. Мы договариваемся и затем исполняем условия договора. К сожалению, за десять лет бывало так, что какая-то сторона нарушала их. Например, ребёнок посещал школу, но фактура так и осталась неоплаченной. Можно ведь было поговорить, обсудить вопросы сразу после первого или второго урока. Бывало и так, что после нескольких уроков отказывался педагог, и мы срочно искали замену или меняли курс. Только однажды это не удалось, пришлось отменить курс и вернуть родителям деньги.
Очевидно, что коммуникация между школой и родителями, налаживание конструктивного диалога – направление, в котором нам надо особенно развиваться. В этом я вижу и свою приоритетную задачу.
Евгения Малинникова: У меня не хватает ресурсов на хорошую обратную связь с родителями. Некоторые приходят и спрашивают, чем занимался их ребёнок, есть родители, которые присутствуют на уроках время от времени.
Вообще мне проще общаться с детьми, а не с родителями. Иногда проблема как раз в том, что они пытаются помочь своим детям выбрать правильный ответ. Но самое плохое, чему можно научить ребенка: «Это правильно, я знаю это, повторяй за мной».
Татьяна Гаврилова: Я отправляю родителям план на семестр: чем мы собираемся заниматься, какие книжки будем использовать. Своеобразным отчётом является и домашнее задание, потому что примерно такие же упражнения выполняем и в классе.
Нино Гвазава: После каждого урока родители получают от меня «письма счастья». Я расписываю в деталях, чем мы занимались, что смотрели, читали, о чём разговаривали, как дети себя вели, что им было интересно, а что нет. Это достаточно трудоёмкий процесс, но я считаю, что родители имеют право оценивать мою работу.
И романтики, и прагматики
Какие задачи ставит перед собой русская школа? Приобщить детей к русской культуре, научить их свободно говорить по-русски? Или мы хотим, чтобы наши дети считали себя в Норвегии русскими?
Татьяна Гаврилова: Это очень амбициозные задачи, с которыми школе не справиться одной, нужна помощь семьи, друзей, русских книг. Нам не создать такого количества инпута для ребёнка, чтобы этого оказалось достаточно для полноценного развития языка. Нужна поддержка языка дома.
Основная задача школы – сохранить интерес к русскому (будем считать, что он изначально есть), заинтересовать ребёнка устройством языка, поработать над развитием словарного запаса. Чтобы занятия проходили интереснее, мы много играем, но через игру работаем со структурой языка. По сути, мы пытаемся дать ребёнку надежную основу, отталкиваясь от которой, он сможет идти в изучении языка дальше.
Я вижу, что у наших детей есть прогресс. Но опять же, что для кого является прогрессом. Для кого-то прогрессом будет и то, что язык по-прежнему сохранён и ребёнок по-прежнему может читать, потому что если бы не было русской школы и этой рутины выполнения заданий, чтения маленьких текстов, то было бы значительно хуже.
Марина Огаркова: Могу только добавить, что наши дети более подготовлены к школе, чем норвежские, которые приходят туда прямо из детского сада. Во-первых, они очень дисциплинированны: для наших детей нормально каждую субботу встать утром рано и пойти в школу, никаких вопросов не возникает. Кроме того, они хорошо знакомы со школьной рутиной: знают, как открыть папку, куда что класть, умеют работать в команде, выполнять в классе общие задания.
Татьяна Гаврилова: Родители ждут от нас, что мы дадим детям мотивацию. Именно мотивации часто не хватает, чтобы заниматься русским языком, говорить на нём. И здесь важно помнить, что для детей работает только одна мотивация – здесь и сейчас. Им бесполезно рассказывать, как пригодится русский язык через десять лет, потому что «через десять лет» для них вещь довольно туманная. Зачем мне русский язык сейчас? Почему сейчас я должен говорить по-русски? Это весело, интересно, полезно? И если сегодня дети приходят в школу, если им интересно у нас заниматься, значит, мы даем мотивацию.
Евгения Малинникова: В школе должен быть коллектив. Им должно быть интересно общаться друг с другом.
Татьяна Гаврилова: Общение в школе очень важно, но дома оно просто необходимо. Тем, кому 5-6 лет, родители читают на ночь, они больше общаются. Но детям постарше постепенно перестают читать, а общение с подростками зачастую вообще сводится к «Уроки сделал? Как в школе?». Получается, что норвежский доминирует в школе, в общении с друзьями, в социальных сетях, а сфера употребления русского оказывается очень и очень ограниченной. Неправильно полагаться только на школу. Нужно придумывать свои собственные игры и ритуалы, привязанные к русскому языку: чтение на ночь, русские аудиокниги, песни, передачи в машине по дороге на тренировку, языковые игры дома и так далее.
Татьяна Йонсен: По-моему, большинство наших детей идентифицирует себя как норвежцев, и это правильно. Их родина – Норвегия, здесь они родились, здесь живут, здесь у них большинство друзей и у многих – семья. При этом у них русские корни, у многих в России родственники, у кого-то есть или могут появиться друзья ровесники.
Задачу нашей школы я вижу прежде всего в том, чтобы помочь русскоговорящим родителям дать своим детям возможность овладеть языком настолько, чтобы они могли свободно общаться со своей русской семьей и заводить русскоговорящих друзей. Ну и, конечно, нужно заинтересовать их русской культурой. В будущем это сможет открыть для них новые двери. Возможно, кто-то захочет учиться в России, кто-то найдёт там работу, а кто-то вообще переедет туда жить.
Марина Огаркова: Дети проходят разные фазы привязанности к школе. Я считаю, что 2-5 лет – наиболее продуктивный возраст, когда можно наполнить ребёнка знаниями, научить его играть, общаться на русском языке. В 7-9 лет они воспринимают нас как весёлую компанию, место встречи с друзьями и приходят с удовольствием. Но в старших классах возрастает нагрузка в основной школе, дети заняты в кружках, свободного времени остаётся мало, они больше устают и им, естественно, хочется в субботу отдыхать, а не идти в русскую школу. Мне бы хотелось, чтобы дети оставались у нас дольше, и мы нашли формат, интересный для тех, кому 13-15лет.
Татьяна Гаврилова: Да, но в этом возрасте у подростков появляются другие интересы и замотивировать их очень сложно. Возможно, в этом и нет ничего ужасного. Бывает, человек бросает заниматься русским в 13-14 лет, а через какое-то время возвращается, и обнаруживает: то, чем он занимался в 10-12 лет, никуда не делось и помогает ему двигаться дальше. Оказывается, на русском можно не только говорить с бабушкой: можно слушать аудиокниги, переписываться на форумах, смотреть на Youtube какие-то глупые – с точки зрения родителей – передачи. В каких-то ситуациях вдруг выясняется, что знать русский – круто. Сейчас, например, продают одежду с надписями на русском, и оказывается, это классно, что ты можешь прочитать, что там написано. Русский может быть интересен, потому что он красиво звучит, потому что на нём можно поговорить с приятными и интересными людьми. И еще масса разных причин. Моя старшая дочь, которой сейчас 14 лет, работает в школе моим ассистентом, и у неё появилась еще одна мотивация – русский даёт ей возможность побыть «почти преподавателем».
Молодые и ответственные
Преподавателю математики, Евгении Малинниковой, приходилось часто ездить в командировки, а находить замену каждый раз было проблематично. Так появилась идея привлечь к работе дочь Аню, которая могла бы подменять при случае. Девочка увлекалась математикой и была уже достаточно взрослой и серьёзной, чтобы вести уроки самостоятельно.
Примерить на себя роль учителя захотелось и Кате, дочери Татьяны Гавриловой, преподавателя русского языка. Не ради денег, конечно, хотя и обещанные мамой «гонорары» тоже делу не мешали. И теперь 14-летняя Катя может похвастать «педагогическим стажем» длиной в целый год.
Анна Любарская, ассистент учителя математики: К маминому предложению я отнеслась очень серьёзно. Русская школа мне была хорошо знакома, так как я сама маленькой ходила сюда. Сейчас мне 18 лет, я в этом году заканчиваю школу.
Я отдавала себе отчёт в том, насколько это серьёзно, и прежде чем приступить к работе, несколько раз приходила к маме и наблюдала, как она ведёт урок, как объясняет материал. Я вспоминала и свой детский опыт: как воспринимала новые знания, что чувствовала. Сейчас мы с мамой меняемся и ведём уроки по очереди, но я каждый раз консультируюсь с ней.
Мне интересно наблюдать как дети думают, как они начинают понимать то, что я им объясняю. Мне кажется, им полезны задачи, решение которых не очевидно. В норвежской школе тоже такие есть, но сначала дают формулу для их решения. В основном мама сама находит задачи. Иногда мы придумываем их, или меняем задачу так, чтобы она стала посложнее или попроще.
Мы хотим показать детям весёлые грани математики. Мне интересно то, чему я учу их, и от этого им тоже становится интересно. Моя польза еще и в том, что я ближе к ним по возрасту, и им проще со мной общаться. Возможно, у меня чуть меньше авторитета, но все равно они выполняют все мои команды и очень радуются, когда у них что-то получается.
Общение с детьми помогает мне лучше взаимодействовать с людьми вообще. Я уверена, что этот опыт пригодится мне в будущем. Я планирую стать математиком, подаю сейчас заявки во многие университеты – в США, Англии, и везде пишу о своей работе в школе. Но это важно прежде всего для меня самой, а не потому, что могу упомянуть в резюме.
Катя Гаврилова, ассистент учителя русского языка: Я сама в русскую школу не ходила и, пока не начала работать, никого здесь не знала, но на предложение мамы согласилась сразу. В будущем собираюсь изучать химию, и если стану профессором и буду преподавать в университете, то полученный здесь опыт может пригодиться. Будет проще найти и временную работу, когда буду студенткой.
Я не веду уроки самостоятельно, а только помогаю маме. Перед началом урока сортирую задания по папкам, расставляю стулья. Когда дети сидят и пишут, я хожу вокруг стола, заглядываю в листочки, помогаю если нужно, подсказываю, как пишется буква или слово. Если мы проводим игру, то и там я участвую как организатор. Мы устраиваем соревнования – девочки против мальчиков, например, пишем на доске, у кого сколько очков. Детям очень нравятся такие игры, они и совсем не обижаются, когда проигрывают, относятся к этому с юмором.
Задания готовит мама, но если она задерживается на работе, то и я могу распечатать стихотворение, придумать к нему вопросы. Обычно мама подсказывает, что делать, а потом всё проверяет.
К работе в школе я отношусь очень серьёзно, это для меня не игра. Для меня важно, что я помогаю кому-то учиться, и за это ещё и платят деньги. Дети воспринимают меня не так серьёзно, как маму, но слушаются, потому что слышат, что я хорошо говорю по-русски. Им нравится ещё и то, что со мной веселее.
Евгения Малинникова: В школе, где учатся мои дети, есть практика, когда ученики пятого класса читают книжки первоклассникам. Аналогичную идею можно было бы использовать в русской школе. Иногда подросткам действительно проще находить контакт с детьми, чем взрослым.
Нино Гвазава: Если 14-летним уже неинтересно сидеть в группах и выполнять домашние задания, их можно мотивировать альтернативными функциями, как в случае с нашими девочками. Но не у каждого преподавателя есть свои «Ани и Кати», а искать на стороне сложно. Но в школе можно было бы и воспитывать «молодых специалистов» – из тех ребят, которым сейчас по 7-10 лет.
Мне показалось любопытным оценить жизнеспособность этой идеи, и я решила поэкспериментировать. В этом семестре каждый ученик по очереди получает возможность побыть ассистентом (дежурным, помощником), который помогает мне в следующем:
- С моей помощью проводит перекличку и ставит в журнале галочки, заполняет графу с датой, спрашивая у класса «Какое сегодня число, месяц, год?». Он же выбирает, кто будет отвечать.
- Отдаёт нужные команды, например, такую:«Достаньте из папок листочки с домашним заданием и положите их перед собой».
- Проверяет с моей помощью домашнее задание, сам зачитывает вопросы и выбирает того, кто будет отвечать. Затем наклеивает стикеры-звёздочки. При этом он должен выяснить, куда именно их приклеить, задав соответствующий вопрос (иногда они приклеивают их на нос).
- Раздаёт домашнее задание на следующий урок, объявляет о завершении урока: «Урок окончен. Все свободны».
- В течение урока следит за порядком и при необходимости делает замечания. Например, говорит: «Пожалуйста, убери мобильный телефон».
Мы сами решаем, как выбирать ассистента. В младшей группе проводим жеребьёвку – вытягиваем из мешочка записки с именами, в старшей – дежурный дня сам назначает следующего. Мы договариваемся и меняем правила, если хотим.
Дети ответственно относятся к новым поручениям и на глазах преображаются, становятся более уверенными в себе. Им нравится почувствовать себя немножко учителем. Важно, что это не ролевая игра, а естественная ситуация. Они учатся коммуникации на русском языке, проговаривают фразы, извлекая их из пассивного запаса. Я постепенно расширяю сферу деятельности. Теперь дежурный может организовать часть урока на своё усмотрение – придумать игру, рассказать историю – всё что угодно, лишь бы имело отношение к русскому языку. Возможно, когда они подрастут, то захотят остаться в школе в новом качестве. Я с удовольствием взяла бы к себе такого ассистента.
От экспериментов к традициям
За десять лет в русской школе сложились свои маленькие традиции. Так, в начале каждого учебного года все вместе – дети, родители, учителя – фотографируются на ступеньках парадного входа в школу, а в конце года устраивают «закрытие сезона»: выезжают на природу, посещают какой-нибудь музей.
В каждом семестре отмечают коллективные дни рождения. В осеннем семестре поздравляют всех летних и осенних, в весеннем – тех, кто родился зимой и весной. Дети любят такие праздники, веселятся от души: водят «Каравай», едят пирожные, а именинники задувают свечи.
В коридоре, пока идут уроки, родителям тоже скучать не приходится. Для них организовано чаепитие, а время от времени там проходят различные мероприятия. Их могут инициировать сами родители, приходят и люди «с улицы». Несколько лет назад наша соотечественница Оксана из общества Ull og omtanke организовала благотворительную акцию помощи онкобольным: родители, пока ждали детей, вязали в коридоре лоскутки для шерстяного пледа, и даже знали конкретного пациента, который этот плед получит. В конце 2017 года уже второй раз прошёл мастер-класс Юлии Аа по скраббукингу. Дети изготовили своими руками замечательные рождественские открытки, которые унесли с собой на память.
Марина Огаркова: Мы органично развиваемся: приходят и дети, и педагоги, зарождаются новые проекты. Мы достигли такого масштаба, когда появилась необходимость формализовать процедуры, уже недостаточно вести табличку в Exell. Одна из наших мам как раз занимается созданием серьезной базы данных. И это тоже результат ориентации школы на социальную ответственность.
Мы взрослеем, обрастаем связями, становимся более информированными, иногда набиваем шишки, но учимся на ошибках и делаем школу более комфортной для пребывания. Приведу пример: до того, как «поселиться» в Ilaskole, мы долгое время снимали помещение далеко от центра, куда не совсем удобно было добираться по субботам на коллективном транспорте. Только на пятом году существования школы узнали, что коммуна предоставляет добровольным организациям возможность заниматься бесплатно на территории городских школ. Без помещения школа не может нормально функционировать, но у нас нет денег на аренду, она в Норвегии очень дорогая. Родители платят за обучение, но это небольшая сумма. И это, пожалуй, единственное, что в школе не изменилось за десять лет.
Я считаю, что мы очень современная школа. У нас интернациональная команда педагогов, у нас учатся дети разных национальностей, которые полюбили русский язык и захотели на нём разговаривать. На протяжении десяти лет мы постоянно менялись к лучшему. В идеале мне бы хотелось, чтобы школа продолжала существовать, даже если поменяются все педагоги и администрация. Мы подстраиваемся под обстоятельства, учимся играя и играя, учимся. Динамичная среда – самая стабильная. Мы это подтверждаем.
Подготовила Нино Гвазава
Вернуться к списку вопросов на странице Интервью
